Или Россия найдет в себе силы на модернизацию, или ее ожидает крах - примерно так ставит вопрос высшее политическое руководство страны. Каковые же причинно-следственные отношения между модернизациями и крахами? Революция, как принято считать, происходит, когда старый режим не может больше отвечать на вызовы времени. Если это так, то модернизация - вопрос выживания: одни режимы модернизируются, другие - не могут или не успевают, и их сметают. Классический пример - французская революция 1789 года: во Франции, как написано в учебниках истории, развивалась экономика, появилась буржуазия, и политическая система абсолютистской монархии перестала соответствовать устройству общества. За отказ модернизировать систему Людовик XVI поплатился головой. В этом смысле "Славная революция" 1688 года в Англии, которую разбирает в своей новой книге Стивен Пинкус, профессор Йельского университета, обычно революцией и не считается. И это при том, что она представляет собой важнейший эпизод европейской и мировой истории: именно благодаря ей в Англии закрепился тот уникальный конституционный строй, который служит прообразом всех современных демократий. Контуры событий хорошо известны: предыдущая английская революция и начавшаяся в 1642 году гражданская война закончились сначала диктатурой Кромвеля, а затем, в 1680 году, реставрацией монархии, отражавшей компромисс между различными политическими силами и конфессиональными группами. В 1685 году, однако, на престол взошел Яков II - первый за сто лет английский монарх, открыто исповедовавший католицизм. С прямолинейностью религиозного фанатика новый король стал насаждать католицизм и проталкивать на все государственные должности своих единоверцев. В итоге возмущенная элита пригласила на престол принца-протестанта Вильгельма Оранского, штатгальтера Нидерландов. Как только Вильгельм высадился в Англии, последовала бескровная "Славная революция": дворянство, народ и армия стали переходить на его сторону, и бестолковому Якову II только и осталось, что бежать. Взойдя на престол, Вильгельм подтвердил все традиционные английские свободы и привилегии; в стране установилась парламентская система. В общем, "Славная революция", в значительно степени реставрировавшая прежние порядки, принципиально отличается от французских, русских, китайских и прочих катаклизмов, целью которых было радикальное, насильственное преобразование общества. Отсюда, считают многие обществоведы, и различия между историческими траекториями - англосаксонской демократической и континентально-тоталитарной.
Однако, как показывает в своей книге Пинкус, эта картина нуждается в корректировке. Во-первых, на основании огромного объема архивных данных (исследователь цитирует документы из более чем полусотни разных архивов и библиотек), революция 1688 года вовсе не была бескровной. Все знают, что за ней последовала гражданская война в Ирландии и Шотландии. Но, как показывает историк, многочисленные столкновения проходили и в самой Англии, где восставшие граждане разоружали королевские гарнизоны, разоряли католические храмы и линчевали сторонников старого режима. В общем, это была самая настоящая кровавая революция, мало похожая на либерально-парламентскую идиллию.
Во-вторых, что более важно, мы на самом деле неверно представляем себе, какую политику проводил Яков II, а значит, и почему он был свергнут. Традиционно свергнутого короля изображают религиозным фанатиком-ретроградом, пытавшимся править так, как будто на дворе стояли не "современные" 1680-е, а какие-нибудь там полусредневековые времена. В действительности же, доказывает Пинкус, вся суть истории заключается том, что Яков II был самым настоящим модернизатором. Проведя много лет во Франции и превратившись в горячего поклонника Людовика XIV, Яков за три коротких года своего царствования попытался реализовать в Англии радикальные реформы, аналогичные тем, которые проводил на другом берегу Ла-Манша Король-Солнце. На смену неповоротливой, архаичной политической системе должна была прийти современная, эффективная абсолютистская государственная машина, основанная на централизованной бюрократии и неограниченной власти короля, ведь именно такая система превратила Францию в самую могущественную европейскую державу своего времени. Это для нас английская парламентская конституция является прообразом современной политической системы. Для Якова же английский парламент и выборное местное самоуправление были пережитками Средневековья.
Действительно, реформы Якова II включали создание (вопреки действующему закону) системы перлюстрации почтовой переписки; преследование неугодных королю авторов и запрет на публикацию их работ; преследование тех, кто осмеливался критиковать короля и проводимую им политику. Пинкус цитирует многочисленные дневники и письма современников, отмечающих нарастающий вал репрессий: мы живем "в опасное время", пишет один; все англичане находятся в "постоянном страхе" и "почти потеряли право думать свободно", вспоминает другой. Суды должны были судить так, как это угодно королю; в 1687-1688 годах последовала масштабная чистка местных органов управления: по закону они были выборными, но король сместил тысячи неугодных депутатов и чиновников. Вслед за этой чисткой должны были пройти выборы, которые позволили бы создать полностью управляемый королем парламент, состоящий только из его приверженцев.
Но речь, разумеется, идет не просто о репрессиях и королевском произволе: именно так должно было выглядеть современное, эффективное государство того времени. Именно поэтому параллельно Яков II взялся за строительство мощной постоянной армии. В глазах оппозиции появление такой армии давало королю фактически неограниченную власть и угрожало самому существованию "английских свобод". Но с точки зрения короля, обходиться без такой армии современное государство просто не могло. Взойдя на трон в 1685 году, он унаследовал всего 9 тыс. солдат; к ноябрю 1688 их число выросло вчетверо. Двадцать семь гарнизонов, раскиданных по всей территории страны, были укреплены, превратившись в настоящие крепости и оплот королевской власти. Содержание новой армии, конечно, обходилось недешево. Поэтому вопреки закону, король сначала расквартировал солдат по домам у обывателей, а затем обязал всех владельцев таверн и гостиниц разместить у себя солдат под угрозой потери лицензии. Для этого даже была проведена общенациональная опись всех наличных спальных мест в стране. Разумеется, последовали многочисленные бесчинства и злоупотребления со сторон солдат, которым только способствовало решение короля в 1686 году вообще вывести военных из-под юрисдикции обычных гражданских судов.
Помимо создания профессиональной армии Яков взялся и за приведение в порядок флота, опять-таки по французскому образу. И фанатизм, с которым Яков насаждал в протестантской стране католицизм, тоже вписывается в эти рамки. Как напоминает Пинкус, у фанатичного католика Якова были очень плохие отношения с римским папой, но зато хорошие с иезуитами, и в этом он опять же следовал примеру Людовика XIV. Версия католицизма, которой они оба придерживались, была прежде всего идеологией абсолютной монархии. Властная вертикаль должна была достигать самых удаленных уголков королевства и не встречать там никакого сопротивления. Слово короля должно быть выше любого закона: именно этого требовали новейшие теории государственного строительства.
По сути, считает Пинкус, режим Якова II был свергнут не потому, что он был слишком консервативным, а наоборот, потому, что он начал модернизацию. Именно так, по мнению историка, происходят все революции: начав модернизацию традиционного общества, правящие режимы прокладывают дорогу революционерам. Во-первых, модернизация обычно сопровождается более тесными контактами между государством и подданными: агентов правительства становится больше, они начинают работать эффективнее и сильнее вмешиваются в повседневную жизнь населения. Во-вторых, начиная модернизацию, режим сам признает, что дела в стране идут неважно: революционерам больше нет нужды доказывать консервативным согражданам необходимость перемен, если это признает само правительство. Достаточно лишь объяснить, что власти не справятся с переменами.
Анализируя пример других революций, от Франции до России и Ирана, Пинкус показывает, что всем им предшествовали попытки правительства провести модернизацию госаппарата, армии, системы образования, экономики. Даже во Франции накануне революции 1789 года поводились довольно радикальные реформы. Просто на фоне последующих потрясений мы о них редко вспоминаем.
В общем, затевая модернизацию, любому правителю стоило бы подумать дважды. Проблема лишь в том, что особенного выбора у правителей, как правило, нет: модернизация обычно проводится под влиянием или военного поражения, или нарастающего ощущения собственной отсталости, а потому кажется необходимой и неотложной. Неслучайно, отмечает Пинкус, революция - это всегда борьба не между консервативными силами и модернизаторами, а между разными группами модернизаторов и разными видениями модернизации.
И именно поэтому большинство революций заканчиваются созданием авторитарных или даже тоталитарных режимов. У "Славной революции", конечно, были совсем иные последствия, чем, например, у французской, но дело здесь, по мнению историка, не в особенной демократичности английских революционеров. Вильгельм Оранский у себя в Нидерландах зачищал местные органы власти от неугодных депутатов точно так же, как это делал Яков в Англии. И хотя Якова свергли из-за его стремления создать постоянную армию, уже в 1690-х, во время начавшейся вслед за революцией войны с Францией численность английской армии выросла до рекордных 115 тыс. человек, что в два раза больше, чем при Якове II. (Заметим от себя, однако, что эта армия практически полностью находилась за границей, на континенте, и не воспринималась как источник притеснений для английских обывателей.)
В общем, все предпосылки для формирования авторитарной системы были налицо. По мнению историка, политическая система Англии не эволюционировала в послереволюционный период в однопартийную систему прежде всего из-за особенностей своей экономики. Демократия возможна лишь тогда, пишет Пинкус, "когда выживание государства зависит от экономической активности буржуазии, особенно буржуазии, занимающейся внешней торговлей. Когда у государства недостаточно собственных ресурсов, оно вынуждено договариваться с собственной буржуазией и считаться с иностранными экономическими интересами". В экономически самодостаточных Франции или России такой необходимости у государства не было. В общем, все дело в английской исключительности!
